Обхватываю, вжимаюсь в тонкое тело, в сладкую развилку между ног. Сбрасываю с себя ее ладони — слишком много ощущений, не выдержу. Также рывком прижимаю тонкие запястья к тюфяку. И толчок…Горячее наслаждение, сухой рык сквозь стиснутые зубы… Влажный звук, ее тихий стон. Слизываю его языком. Лава из недр Горлохума растекается по телу, скручивает внутренности, обжигает хребет… Двигаюсь толчками, снова и снова. И все мне мало. Мне так невыносимо мало ее… Даже тогда, когда взрыв сотрясает тело, скручивает и прошивает насквозь.

А потом лирин прикусывает мне шею, выдыхая лишь одно слово. Еще.

И я снова срываюсь…

Глава 24

Морской хёгг ушел в глубину так резко, что разлетелись птицами стаи рыб, дремавшие в холодной пучине. От огромного тела водяного змея вихрем бурлила вода, когда он проносился мимо, скаля пасть. Окровавленный бок пекло огнем, словно проклятый черный зверь опалил его огнем Горлохума. Но гораздо сильнее боли была злость. Ярость сжигала Лерта. Ярость, несвойственная ни ему, ни его зверю.

Морские хёгги отличались спокойствием и бесшабашным, несерьезным отношением к жизни. Они ценили волну, длительные заплывы, рассветы над морем и любовь прекрасных дев, желательно тоже — в воде. И считали, что дни жизни — капли, утекающие с ладоней, прекрасные и недолговечные. Потому и не стоит тратить их на сожаления, гнев или глупость. К последнему относилось многое… Оседлая жизнь на берегу, каменный дом, семья, дети… Морские хёгги были вольными со дня гнева Великого Горлохума. Они бороздили бескрайнее море, топили корабли, крали золото, которое им не было нужно, и дев, которых искренне любили на изумрудных островах или под бушующими водопадами, а потом забывали там же… Любовались истинными сокровищами морских глубин, теми, что были недоступны другим — ни хёггам, ни людям. Водоросли необыкновенных расцветок, стаи мелких полупрозрачных существ или огромная, словно хёггкар, рыбина — вот истинные драгоценности. Морской змей текуч, как вода, прекрасен, как глубина, силен, как течение… И настанет день, когда каждый из них просто ляжет на дно и будет смотреть вечный сон в объятиях холодного моря. Это ли не счастье?

Так считали все морские змеи. И Лерт… какое-то время.

Пока не захотел чего-то другого. Смутного, непонятного, невысказанного. Того, что не мог получить от той, что была верной подругой — от волны… И сейчас хёгг злился, шипел, расплескивал брызги, что не казались дружелюбными, а почти жгли шкуру. Бил хвостом по гладким, стесанным скалам, на миг взлетал над водой и снова уходил в глубины. Но не находил покоя и там… и море тоже злилось, буйствовало, швыряло на берег пучеглазых рыб и камни, искало то, чего нет…

Этот варвар, эта разноглазая сволочь меня запер. Запер!

Стоило хёггкару подойти к скалам Дьярвеншила, как Краст скинул меня в лодку, догреб до берега, молча закинул себе на плечо и потащил в башню. Не обращая никакого внимания на требования немедленно поставить меня на землю. Мои волосы расплелись и упали вниз, полностью закрывая обзор, и откидывая их, я видела изумленные лица встречных ильхов. Похоже, сегодня в Дьярвеншиле будет что обсудить за ужином. Их риар сошел с ума и тащил через весь город брыкающуюся деву, завернутую в меховое покрывало!

— Немедленно отпусти! — шипела я, колотя по каменной спине ильха. — Ты слышишь?

Краст и отпустил, правда, лишь в спальне. Мимо воинов, открывших рты при нашем появлении, он прошагал молча, ногой открыл дверь, и да — отпустил меня. Толкнул внутрь, вошел следом, впился в губы — так, что я задохнулась. Глянул жадно, оторвался с сожалением. И вышел, а створка захлопнулась, чуть не прищемив мне нос. И сколько я не колотила в нее — не открылась.

Проклятый варвар меня запер!

От злости очень хотелось кого-нибудь побить, и я в сердцах попинала кровать. Потом, ругаясь, стянула влажное платье, укуталась в покрывало. Села на постель и сжала виски, пытаясь удержать скачущие в голове мысли. И глупую шальную улыбку, растекающуюся на лице.

Хотя разум и подсказывал, что надо не улыбаться, а бежать. Бежать как можно дальше от Дьярвеншила!

Хоровод образов кружил в моей голове яркими лоскутами событий, не давая понять и осознать хоть что-то. Камни у воды… Лерт… Желтая нашивка на мешке переселенки… Черный дракон… Безумная гонка в воде, и даже удивление, что я все ещё жива.

Сплетение тел… Поцелуи… Стоны…

Разум споткнулся и забуксовал, отказываясь анализировать и бесславно сдаваясь на милость разбушевавшихся чувств. Здравомыслие, отличающее меня всю жизнь, покорно выкинуло белый флаг, и хотелось лишь улыбаться. Наверное, потому, что вся кровь моего организма отхлынула от головы и перекочевала куда-то в другие места. Может… в сердце?

— Ты сошла с ума, Ника! — буркнула я, пытаясь снова рассердиться. — Немедленно прекрати все эти глупости!

Какие надо прекратить глупости, я уточнять не стала. Те, от которых екает в горле и тело начинает дрожать, словно в агонии. Я никогда не испытывала ничего, даже отдаленно похожего на близость с Крастом. Это было так хорошо, что казалось нереальным. И почему-то хотелось плакать и смеяться одновременно.

Я никогда не чувствовал ничего того, что ощущала к нему.

И это дико пугало.

— Да чтоб тебя йотуны сожрали… — пробормотала я, не совсем понимая, кому и чего желаю.

Со вздохом скомкала в руке покрывало. И замерла. На белой шкуре лежали гладкие камушки, пучок сушеных трав и рядом — волос. Черный и такой длинный, что когда я встала и осторожно подняла его на вытянутой руке — достал до пола. На миг даже мелькнула мысль, что волос принадлежит Красту, но тут же пропала. Во-первых, шкуры выбивали лишь вчера, после угрозы расправы прислужницы драили башню истово. Во-вторых, сейчас на голове риара лишь короткий темный ежик… Да и не было у него никогда таких длинных прядей — с человеческий рост. Честно говоря, я не видела в Дьярвеншиле никого с волосами такой длины. Вот только…

Сердце дернулось, а перед глазами встало видение: снежная круговерть, в центре которой стоит йотун-шагун. Ветер облизывает ее голые колени, треплет шкуру и гладит стелющиеся по воздуху волосы — черные, бесконечно длинные…

Я зябко повела плечами, вздрогнула, вываливаясь из морока. Потому что почудилось, что страшная шагун стоит совсем рядом — за плечом. Смотрит оценивающе, дышит в затылок… Я вскочила, обернулась.

— Не надо бояться паранойи, надо опасаться тех, кто за тобой следит, — пробормотала я, успокаивая себя. В комнате было пусто. Конечно, пусто. Где бы тут спряталась горная ведьма? В сундуке? Под лавкой?

И все же откуда взялся волос и остальные подношения?

И… что мне теперь делать?

Задумчиво завернула дары в платок, сунула под кровать. И решив пробиться наружу, чего бы мне это не стоило, подскочила к двери и… получила створкой по лбу!

— Ой, лирин. Ты зачем под дверью стоишь? — с упреком воскликнула Анни, появляясь на пороге. — Я же тебя и зашибить могла!

Я крякнула, потирая лоб, на котором, наверное, образовалась шишка. И перевела взгляд на поднос в руках девочки.

— Риар велел накормить тебя, лирин. Сказал, что ты упала в море и замерзла, так что ешь и пей. Здесь томленное в сливках и корешках мясо, а тут — медовый настой и бодрянка, она живо согреет!

Да меня уже согрели — чуть не ляпнула я и прикусила язык. А потом с вожделением втянула носом ароматный пар.

— Анни, пока меня не было, в комнату кто-нибудь заходил?

— Нет, лирин! — уверила девочка и напомнила: — Бодрянку не забудь. Она, конечно, мерзкая до ужаса, я как-то глотнула, так чуть не померла, зато с ней ты не заболеешь!

Я сцепила ладони, следя за тарахтящей прислужницей, расставляющей тарелки на столе.

— Садись, лирин. И как ты в море-то свалилась? Ох, сразу видно, что ты не из Дьярвеншила. Все не так делаешь. И Краст-хёгг прав, тоненькая ты, можешь заболеть. Мы-то к холодам привычные, а ты чужачка, к нашей воде и ветрам не приучена. Заболеешь. Ешь и пей!